Автор саундтреков к фильмам Андрея Тарковского, Никиты Михалкова, Андрея Кончаловского, первопроходец электронной музыки — 30 ноября Эдуард Артемьев отметит 75-летний юбилей. Накануне этой знаменательной даты корреспондент «Культуры» побывал у маэстро в гостях.

культура: Над чем Вы в данный момент работаете? Слышал, есть срочный заказ?

Артемьев: Ну, не то чтобы срочный — работа ведется уже довольно давно. Пишу музыку к картине «Легенда №17» о знаменитом хоккеисте Валерии Харламове. Это работа режиссера Николая Лебедева, в главной роли Данила Козловский. Я считаю, что фильм очень трогательный и удачный. Мне кажется, хорошие автобиографические киноленты — это большая редкость, они мало у кого получаются. Сложно ведь снять убедительную картину, когда история людям известна. В данном случае это сделать удалось. Фильм планируется выпустить на экраны весной следующего года.

культура: Как определяете, за какую работу браться, а от какой отказаться?

Артемьев: По-разному бывает. Если говорить об этом фильме, то над ним я работаю по заказу компании «ТРИТЭ». Признаться, данная тема — спортивная — совершенно не моя. При иных обстоятельствах я бы и смотреть такую картину не стал. Но в ней есть какая-то щемящая грусть, некая печальная нотка, которая зацепила.

культура: Спортивная тема не интересна, говорите? Но Вы вроде неравнодушны к футболу…

Артемьев: Это другое дело. Интересоваться футболом и смотреть спортивное кино — разные вещи. Я с трудом могу вспомнить по-настоящему хороший спортивный художественный фильм, за исключением, пожалуй, старой ленты «Вратарь» по мотивам романа Льва Кассиля.

культура: А в чем вообще принципиальное отличие человека, пишущего музыку для кино, от остальной композиторской братии? Есть ли какая-нибудь особенность?

Артемьев: Да пожалуй, что никакой. Те же ноты, инструменты — только задачи разные.

культура: Все так прагматично? Нередко приходится слышать из уст маститых композиторов, что музыка — это исключительно плод профессионализма, и любые разговоры о вдохновении — просто восторженная чепуха. Так и есть?

Артемьев: Чайковский в свое время сказал: «Вдохновение — такая редкая гостья, что приходится каждый день работать». Конечно, бывает и так, что иная тема порой возникает из ниоткуда, но в целом труд композитора — это, прежде всего, действительно профессионализм. Интернет многое разрушил. Ведь музыка до недавних пор оставалась последним бастионом профессионального подхода к делу. Сегодня любой может взять компьютер, освоить пару программ, сложить из нескольких кусков эдакий звуковой пазл — но едва ли это можно будет назвать музыкой. Примерно та же ситуация в поэзии. Легко настрогать какие-нибудь вирши, поместить их в Сеть, но от этого они в стихи не превратятся, так и оставшись на уровне рифмоплетства.

культура: А где пролегает эта самая грань, которая отличает паясничанье от искусства и ремесленничество от творчества?

Артемьев: Сегодня ее очень трудно уловить. Особенно, кстати, в области авангардизма, где все предельно размыто и нечетко. Многие фирмы звукозаписи даже отказываются принимать записи — поиск талантов приоритетом не является. Хотя, конечно же, эти таланты есть — причем колоссальные. Но им не дадут проявиться, поскольку рынок перенасыщен и четко просчитан. Количество мест, затраченных денег — все это жестко учтено, и до тех пор, пока маркетинговая стратегия не изменится, по-настоящему прорваться едва ли кому удастся. Безусловно, бывают исключения — случаи многомиллионных скачиваний тех или иных роликов сегодня не редки, но за ними стоят, в лучшем случае, феномены-однодневки. Такова судьба популярной музыки — в ней все очень быстро меняется.

культура: Следите за новыми музыкальными течениями? Интересна ли сегодняшняя музыка?

Артемьев: Нет, сейчас ничего не слушаю — на это просто нет времени. Успеть бы сделать то, что задумал. У меня есть порядка десятка незаконченных произведений. Их хочется завершить. Вроде бы, неплохо себя чувствую, но все равно не могу не осознавать, что время поджимает.

культура: Бенни Андерссон, бывший участник и главный композитор группы ABBA, говорит, что каждый день с утра он направляется к себе в офис, где проводит весь день за сочинением музыки — просто потому, что не знает, чем еще заняться. Я так понимаю, Вы можете сказать о себе примерно то же самое?

Артемьев: Абсолютно верно. Я погружен в сочинение музыки с головой. И в отношении своих незавершенных работ примерно знаю, что делать. Эскизы давно написаны, надо просто собраться и довести начатое до ума. В основном это симфонические произведения — две кантаты, два концерта для скрипки с оркестром...

культура: Сколько времени обычно требуется для выполнения срочного заказа? Бывало ли, что заказчик оставался недоволен результатом и заставлял переделывать?

Артемьев: На музыку к фильму дается максимум месяц. А что касается недовольства, то в моей практике такого не происходило. Хотя, конечно же, бывает всякое — вплоть до того, что могут снять композитора и приостановить проект.

культура: А насколько создаваемая музыка отражает внутренний мир композитора? Скажем, Вашему творчеству в целом свойственны задумчивость, склонность к мистицизму, меланхоличность. Даже в таких бодрых, жизнеутверждающих номерах, как «Полет на дельтаплане», улавливается нотка грусти.

Артемьев: Да, думаю, что моя музыка — это исключительно я сам и есть. А как иначе? Если взялся за перо, то, даже подражая кому-либо, невольно оставишь в произведении частичку себя. Музыка — это отражение твоего внутреннего «я». Я пишу в разных жанрах — этим во многом обязан кино, — но личностный фактор все равно никуда не спрячешь.

культура: Вас принято называть пионером отечественной электронной музыки…

Артемьев: Да, так говорят, я слышал…

культура: Для России Эдуард Артемьев — это примерно то же самое, что Вангелис для Греции, Жан-Мишель Жарр для Франции, Клаус Шульце для Германии. Как пришли к электронной музыке и поняли, что это — Ваше?

Артемьев: В конце 50-х годов Евгений Александрович Мурзин изобрел первый в мире электронный синтезатор. А в 60-х, когда эти инструменты стали все увереннее прокладывать себе дорогу, на меня обрушился такой удивительный мир, что буквально «сорвало крышу». Это было неслыханное, абсолютно новое звучание. Но, по правде говоря, такой ошеломляющий эффект электронная музыка возымела только в моем случае — в том смысле, что на других моих коллег она никакого особого впечатления не произвела. Им эта музыка показалась холодной, чуждой. Так что, почему я настолько проникся именно этим направлением — сложно объяснить. Наверное, все дело во внутренней готовности, в особенностях личного восприятия — что-то во мне ждало именно такого звука, неповторимого «космического» настроения.

Хотя, с другой стороны, я уже давно отучился мыслить подобными категориями. Ибо само тело музыки выше таких вещей, как стили, направления и прочее. Музыка — это абсолютно всеобъемлющее понятие, просто техника дала нам возможности реализовать все, что мы хотим. Мы освоили весь звуковой спектр, который слышим. Весь мир музыки у нас в руках. И проходить мимо этого, замыкаясь в чем-то одном — будь то рок или джаз, было бы непростительным самоограничением. Я вообще считаю, что ХХ век никакой новой музыки, по большому счету, не дал. Мне кажется, что она только назревает и расцветет по ходу текущего века — когда из области экспериментов перейдет в область композиционной необходимости. И вот тогда действительно появится совершенно новая, ошеломляющая музыка — возможно, это будет даже не столько музыка, сколько некая синтетическая мистерия.

культура: Это любопытная точка зрения — ведь многие наоборот склонны полагать, что музыка в известном смысле закончилась. Что же касается того, что прошлый век не принес нового: а как же пресловутый рок?

Артемьев: Многими великими рок-группами — такими как Pink Floyd, Genesis, Yes — я был потрясен не меньше, чем электронной музыкой. Они тоже оказали на меня колоссальное влияние — в особенности, рок-опера «Jesus Christ Superstar». Это было своего рода откровение: новые, неслыханные средства выразительности, феноменальное звучание, сияющие тембры, мощная энергия — в свое время это пошатнуло все музыкальные основы. Карлхайнц Штокхаузен (знаменитый немецкий композитор-авангардист. — «Культура») даже жаловался, что рок отобрал у композиторов всю публику. Другое дело, что рок сожрала коммерция. Смекнули, что это золотая жила, — и вскоре великая эпоха рока закончилась.

культура: Так что же все-таки будет дальше? Если раньше негласной королевой музыки была мелодия, потом ей на смену пришел ритм, то сейчас…

Артемьев: А сейчас музыка воспринимается не мозгом, не душой, а телом. Новое слово в музыке — повторюсь — будет выражено в умелом пользовании всем звуковым спектром, который нам дала техника. Но это произойдет тогда, когда возникнет духовная потребность.

культура: А миру вообще нужна еще новая музыка?

Артемьев: Миру вообще ничего не нужно. Живут себе люди замечательно, довольствуясь данностью: что им дают, то они и берут. Вообще, то, что музыка способна что-то всерьез изменить, — не более чем красивая легенда. Сиюминутно музыка, возможно, на что-то и влияет, но ведь, по сути, ничего не меняется: войны, катастрофы — все это, увы, никуда не девается.

культура: Вернемся к упоминавшемуся уже в нашем разговоре «Полету на дельтаплане». Это же одна из лучших отечественных песен всех времен. Почему Вы в своем творчестве не уделяете песням достаточно внимания?

Артемьев: Мне это просто не дано. Я, конечно, могу песню сочинить, но, в целом, это не мое. Есть люди, которые прекрасно с этим справляются. Те же The Beatles, ABBA… ABBA, кстати, для меня вообще в этом смысле номер один — у них просто феноменальные, шедевральные мелодии. Так что написание песен — это, наверно, какой-то особый дар. Те, которые я cочинил, были сделаны исключительно по заданию — для фильмов. Вне кинематографа ничего подобного не писал — все по просьбе режиссеров. Причем мне и в этих редких случаях необходимо было себя подстегивать — над тем же «Дельтапланом» пришлось изрядно покорпеть. Это было не просто так: сел и написал — я, что называется, преодолевал.

культура: А нет ли у Вас ощущения, что современная киномузыка в известном смысле утратила свою силу воздействия на зрителей? Еще большой вопрос: что люди помнят лучше — сюжет фильма «Джентльмены удачи» или инструментальную тему оттуда? Не факт, что все видели «Сибириаду» — однако в том, что написанная Вами композиция к этой картине известна очень многим, сомнений нет. Сегодня и фильмов снимается не в пример больше, и музыка вроде везде присутствует, но как-то она не цепляет, не западает в душу и — в результате — в памяти не остается.

Артемьев: Российское кино — это отдельная тема. Фильмов удачных очень мало. А, как правило, хороший фильм и хорошая музыка идут рука об руку. По-моему, Морриконе сказал: «Я не знаю ни одного фильма, который погубила бы музыка, но знаю массу случаев, когда музыка фильм возвышала и облагораживала». В этом смысле нам до американцев далеко: они, во главе с Джоном Уильямсом (выдающийся американский кинокомпозитор и дирижер. — «Культура») придумали всю эту технологию — технологию присутствия музыки на экране. Она должна передавать общее настроение кадра. Я, кстати, когда был в Лос-Анджелесе, многому у Уильямса научился.

А в современном российском кино идет нескончаемый поток телевизионных фильмов, сделанных на скорую руку и похожих друг на друга. Вот поэтому и музыка не блещет оригинальностью, хотя свою функцию — создания и подчеркивания определенного настроения — она все равно выполняет. Более того, считаю, что, например, Игорь Корнелюк написал совершенно замечательную музыку к телесериалу «Мастер и Маргарита». Довольно странно, что ее должным образом не отметили.

культура: С кем из режиссеров Вам было проще всего работать?

Артемьев: Как ни странно, с очень требовательным Никитой Михалковым. У него есть замечательный дар так преподнести материал — рассказать, убедить, вдохновить, — что сразу становится все ясно. Мне кажется, работая с таким режиссером, любой на моем месте написал бы, пусть и другую, но вполне подходящую музыку. Энергетический посыл очень важен во взаимодействии композитора и режиссера. А вот с Кончаловским работать порой непросто: он не против вмешаться в композиторские дела: здесь не тот инструмент, тут бы неплохо подправить гармонию — все в этом духе. А я этого очень не люблю, и порой у нас на этой почве бывают столкновения. Потом мы, конечно, находим удовлетворяющий обоих результат, но работа над каждым фильмом, как правило, начинается с больших трений. Что же касается Тарковского, то он о музыке вообще ничего не говорил. Предпочитал рисовать образы, приводить какие-то ассоциации, объяснять, что бы хотел сказать фильмом. И на мои предложения прослушать какие-нибудь готовые фрагменты отвечал отказом, мотивируя это тем, что не хочет оценивать музыку вне картины: «Может, мне очень понравится, а потом, когда буду просматривать материалы из фильма, пойму, что музыка не подходит. Я могу оценивать ее только тогда, когда все «инструменты» — реплики, шумы, декорации — будут у меня на столе», — говорил он.

культура: Почти у каждого режиссера есть свой любимый композитор. У Гайдая был Зацепин, у Рязанова — Андрей Петров, у Масленникова — Дашкевич. Главные режиссеры в Вашей киносудьбе — это три вышеупомянутых мастера. Как вообще складываются подобные взаимоотношения, что здесь играет основную роль?

Артемьев: Конечно, все прежде всего основано на дружественных контактах. Поэтому я избегаю работать с молодыми режиссерами — обычно это сопряжено с проблемами сугубо личностного характера. Вроде бы, слова говорятся одни и те же, однако, когда долго работаешь с человеком, безошибочно угадываешь, что за ними стоит. А это очень ценно. Когда приходится притираться и подстраиваться, это неизбежно связано с потерей времени и нервотрепкой, что никому не нужно.

культура: Вижу, у Вас портрет Достоевского на стене. Любимый писатель?

Артемьев: Нет, скорее напоминание о двадцати годах, в течение которых я писал оперу «Преступление и наказание». Она далась нелегко: сочинял какие-то куски, потом отвлекался, вновь к ней возвращался… А из современных писателей мне нравится Пелевин, мне близка его мистика.

культура: 30 ноября юбилей, с которым редакция нашей газеты Вас искренне поздравляет. Круглые даты — повод подводить какие-то итоги, оценивать то, что сделано?

Артемьев: Нет, о таких вещах стараюсь не думать. Даже если и хотел бы, времени жалко — столько работы. Но могу сказать, что, видимо, вышеупомянутая опера «Преступление и наказание» оказалась главным сочинением моей жизни, — наверное, таковым и останется. Я вообще не мог в свое время предположить, что буду способен написать нечто подобное.

культура: Музыка — это и есть Ваша жизнь без остатка? Или чему-то еще стараетесь уделять время?

Артемьев: Музыка действительно занимает все мое время. Единственное — я некоторое время назад довольно серьезно изучал музыкальные компьютерные программы. Однако потом пришел к выводу, что это занятие требует такой же отдачи и такого же количества времени, что и сочинение музыки. И, поняв, что это вещи с трудом совместимые, сделал свой окончательный выбор.

культура: 11 декабря в Санкт-Петербургской филармонии пройдет Ваш юбилейный вечер. Что он будет собой представлять?

Артемьев: Будут два отделения. В первом прозвучат мои симфонические произведения, музыка из опер и спектаклей. А во втором — в основном темы из кинофильмов.

культура: Сами играть ни на чем не будете?

Артемьев: Нет. Буду только выходить на сцену, кланяться. Если позовут.