“Музыка еще никого не исправила, все это сказки”, — говорит композитор Эдуард Артемьев

Широкой, но взыскательной публике Эдуард Артемьев известен прежде всего как автор музыки к фильмам Андрея Тарковского, Никиты Михалкова и Андрона Кончаловского.

В кругах значительно более узких Артемьева знают как первого в СССР сочинителя электронной музыки. Еще меньшая часть аудитории знакома с академическим творчеством композитора. Хотя что его оратории, что сюиты, что кантаты назвать просто академической музыкой нельзя.

Они, как и фантастически прекрасные мелодии, сопровождающие гениальные фильмы, — целый Космос. Таким же глубоким, загадочным, манящим оказался и внутренний мир маэстро, куда он позволил БИЗНЕСу заглянуть лишь на несколько минут, в течение которых длилось интервью.

— Андрону, как постановщику этой оперы, не стоило бы путать жизнь и искусство. Мы ведь уходим в искусство, чтобы быть подальше от реальности. Хотя музыка еще никого не исправила, все это сказки, мир становится только хуже. А с Кончаловским у меня всегда были сложные отношения. Он разбирается в музыке профессионально: мы учились вместе в консерватории.

Мы вместе сделали много произведений, но обычно у нас работа начинается с больших трений и даже скандалов. Дело в том, что Андрон еще и музыкант недурственный, помимо того что он хорошо образован. Он вживается во все проблемы в кино и не только работает с актерами, но и разбирает партитуры.

— Подсчет еще не закончен. Пока с постановкой ничего не получается. Все опять затормозилось. В 2008 г. театр Станиславского (Московский академический музыкальный театр имени К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко. — Ред.) был готов к премьере, но грянул кризис — и все рухнуло.

Предложения время от времени поступают: из Екатеринбурга, из Новосибирска, наконец, сейчас из московского театра “Новая опера”. Но дело тормозит позиция Кончаловского, у которого все права на постановку: он очень завышает финансовые требования, даже в отношении костюмов и декораций. По его меркам, на спектакль понадобится $5 млн. Где их взять?

— Нет, что вы! Я считаю это своей главной работой за всю жизнь. Музыка — это утешение. И я попытался в этой опере выразить веру в то, что музыка может по-настоящему утешить. Я так долго и мучительно сочинял, бросал и опять сочинял эту огромную вещь — 28 лет!

Все, что я умею, все мое мироощущение в этом сочинении заложено до последней, как говорится, капли крови. И то, что мы часть записали, — великое счастье. А сценическое воплощение я бы, конечно, очень хотел увидеть, в духе еще не мистерии, конечно, но с некоторыми ее приемами.

Опера — это ведь не только музыка, это театр. Большая ошибка современных оперных композиторов в том, что они за счет музыки хотят вытащить все действо. Это невозможно!

Получается дикая нагрузка на музыкальный аппарат, на слух человека — и публика очень быстро скисает. Это должно быть остросюжетное зрелище, с необыкновенными событиями, обязательно с чудесами. Чтобы зритель участвовал и полностью погружался в действо, как ребенок в цирке.

— В молодые годы я считал, что любая музыка — это частный случай электронной музыки, которая постепенно все захватит. Теперь для меня музыка выше любого стиля и направления. Я все время слышу ре-бемольный мажорный аккорд. На Валааме со мной случилась совершенно мистическая вещь, после чего я окончательно понял, что будущее — за мистериями.

Там есть такой Белый скит, где я вдруг услышал мужской хор в миллион человек. И был так потрясен, меня просто прижало к земле. Музыка возникла откуда-то из глубины — это было удивительное мистическое переживание. Сильнее ничего не может быть!

— Сейчас в музыке, и не только в музыке, наступил глобальный кризис жанра. Все под себя подмял интернет. Это такой супермонстр, в недрах которого любое искусство, от дилетантского до профессионального, стало явлением частного порядка.

Поэтому появилась потребность вернуться к неким объединяющим основам. Мистерия — это синтез всех искусств. Более того, в ней принимали участие сами зрители. Религиозные мистерии длились от нескольких часов до нескольких дней.

— Знаете, может быть, в некоторых случаях это даже было бы неплохо. Но я повторяю: искусство к жизни не имеет никакого отношения, это представление о мире, который ты себе придумал.

Так утверждали великие философы. Если вы заметили, сейчас исчезли личности в любом виде искусства. Нелепо говорить о новом Иоганне Себастьяне Бахе или Пабло Пикассо — их нет и долгое время не будет. Но потом все станет на свои места. А существовать в мире искусства скоро можно будет только в мистерии, потому что нынешний уровень техники позволяет реализовать все что угодно.

При таких фантастических возможностях искусство может подняться до невероятных высот. Я даже знаю, по какому пути идти. Нужно набрать на конкурсной основе команды из режиссеров, композиторов, балетмейстеров, сценаристов и осуществить все задуманное.

— Знаете, я помню себя с четырех лет, и с тех пор ничуть не изменился. Я учился на немецкой классике и до сих пор ее люблю. В детстве музыкой занимался из-под палки, но однажды услышал что-то необычайное, сверхъестественное — 72-й опус Александра Скрябина.

После этого потрясения я стал усердно заниматься музыкой и начал сам сочинять. Такой толчок — это все Промысел Божий. И пошло-поехало… Со многими такие вещи бывают, причем не только связанные с музыкой.

— В Лос-Анджелесе, Москве и Рязани. Лос-Анджелес я люблю за климат — там всегда лето без всяких зим и весен. А я хоть и родился в Новосибирске, совершенно не ностальгирую по снегам и холодам. Но в Лос-Анджелесе есть другие неудобства.

У меня был случай, когда я писал музыку к одной серии американской картины и упорно боролся с чужеродным материалом. Я эту работу вспоминаю с ужасом! Всегда должна быть гармония между драматургией и музыкой, между композитором и режиссером.

Вот с Андроном мы часто спорим, но через тернии приходим к одним и тем же звездам. А с его братом Никитой Михалковым у меня просто многолетние дружеские отношения.

— Я пишу вместе с Камилем Сен-Сансом. Никита к постановкам всегда готовится очень тщательно. Когда он снимал “Несколько дней из жизни Обломова”, обратил внимание, что Иван Гончаров вскользь упомянул в романе, как его герой восхищался оперой Винченцо Беллини “Норма”. И Михалков на основе этой оперы задумал главную музыкальную тему, инструментовку и аранжировку. В “Солнечном ударе” та же история.

В воспоминаниях о Бунине кто-то написал, что он очень любил оперу Сен-Санса “Самсон и Далила”, особенно арию Далилы из второго акта. Гениальная музыка! И Михалков решил, что она будет главной темой в экранизации. Я с огромным наслаждением взялся за эту работу. Тем более что мне в последнее время не везет.

— К сожалению, да. Естественно, там главная музыкальная тема Петра Чайковского. Американский продюсер сказал мне: “Как хочешь, так и вклинивайся”. Чайковского надо было воспринимать не как автора музыки к балету, а как некий материал, поверх которого я должен был написать свою музыку. Тем более что Кончаловский полностью переделал сюжет “Щелкунчика”.

Все кончилось полным провалом, с треском. Проект обошелся в $96 млн, даже по голливудским меркам это много. Андрон Кончаловский — высочайшего класса режиссер, но выбрал абсолютно неправильный ориентир.

Он хотел, чтобы действо разворачивалось на Рождество, а у него получилась история для Хэллоуина. Какое Рождество, когда там пляшут крысы и правит бал прочий ужас? Сейчас уже поздно об этом говорить. Погубили такой замысел!

— Главного героя играет латыш, театральный актер Мартыньш Калита. А героиню — Виктория Соколова. Ослепительно красивая женщина! Красота — понятие размытое, но Вика — абсолютно голливудский тип. Она, кстати, из Киева.

Никита приехал в Киев на какие-то выступления, и его приятель показал ему свою дочь. Никита ее увидел и говорит: “Так, философский немедленно бросай — а она училась на философском факультете — и поступай в “Щуку”! Ты будешь у меня сниматься”.

— Неизвестно, сколько ей лет. Но молодая, до 30. А Вика — такая девица с формами, она может сыграть героиню от 20 до 30. Что касается героя… Мы обсуждали, что люди, жившие при тоталитарном режиме, особенно славяне, потеряли чувство собственного достоинства. Его можно сыграть, но натурально не получится. А латыш сохранил это чувство, ему даже не надо перевоплощаться.

— Нет-нет-нет! С героем совсем было дело плохо. Хотели уже даже обращаться к Бреду Питу. Даже велись переговоры, но Пит сказал, что хотел бы взять паузу. Он сейчас пишет какой-то роман. Я уже видел отснятый материал “Солнечного удара”.

— Это потрясающая история: во всей России, от Калининграда до Дальнего Востока, не осталось колесных пароходов. Сожгли, изуродовали, какие-то остовы стоят на берегу, разворовали все!

А вот в Швейцарии ходят такие пароходы, с бронзовыми ручками, с настоящими паровыми машинами. Не знаю, как в Украине, а в России просто беда: все уничтожается, мы остались совсем без истории, и, мне кажется, судьба наша печальна

.

— В фильме удалось сохранить атмосферу начала ХХ века?

— Ну да. В Монтре построили волжскую набережную, набрали массовку из российского посольства. Поведение ведь не сыграешь, если набрать швейцарцев. Так что нашли русских, которые спокойно надели наши армяки. На Волге есть такое холмистое место — Жигули. И в окрестностях Монтре нашли место, очень похожее на жигулевское.

— “Раба любви” Михалкова. А у Андрея Тарковского больше всего люблю “Солярис”. Я познакомился с Андреем, когда он был еще мало известен, снял только “Иваново детство” и начинал работать над “Солярисом”.

Сюжетная линия фильма меня просто захватила. Мыслящий океан, возвращение давно умершей любимой женщины… Это и счастье, и страх, и что-то вообще непередаваемое! Запись музыки производилась без Тарковского.

Я ему звоню и говорю: “Андрей, чего ты не приходишь?” А он: “Это же не концерт! Что мне там слушать? Главным композитором в фильме будет Бах. А ты мне нужен, чтобы сделать в определенных местах шумы”. С Кончаловским больше всего запомнилась работа над Достоевским.Юрий Ряшенцев (поэт, киносценарист. — Ред.) практически весь роман переложил на стихи. Представляете?

— В частной беседе Тарковский сказал, что хотел бы убрать из кино чувствительность и сентиментальность. Для Андрея было главным, чтобы чувства возникали не у режиссера, а у зрителя при просмотре фильма. Его не устраивал просто чувственный кадрик с любовной сценой или другими сентиментальными зарисовками.

— Но мы сейчас говорим не о погибшей живой душе коровы. А насчет гения и злодейства… Не знаю. А кто это знает? Рихард Вагнер был апологетом зла в своей музыке и в то же время гениальным композитором.

Бетховен слыл очень тяжелым человеком, а какие симфонии творил! А вот я симфоний никогда не напишу. Правда, у меня есть несколько кантат. Симфония — это философский труд, умение в сжатой форме выразить свое мировоззрение и мироощущение.

— Потому что при крещении я получил имя Алексий. А с Никитой мы близки настолько, что я крестил его дочь Аню, а он — моих внуков Артемия и Екатерину. Нам вместе легко и приятно работать, мы понимаем друг друга с полуслова.

— Конечно. Вот я хочу закончить “Солнечный удар” и на год уйти из кино. Не знаю, как у вас в Украине, но меня, как и многих в России, преследует ощущение вселенского кошмара, висящей над головой катастрофы.

Может быть, это обманчиво. У страха, говорят, глаза велики. Но ощущение Апокалипсиса не покидает. В Советском Союзе был недостаток информации, ее прикрывали, искажали. А сейчас хочется защититься от избытка информации.

В этой лавине невозможно даже ориентироваться. Театральную и музыкальную публику поглотил интернет. Она вообще перестала реагировать на публичные представления. Но придет Великая Мистерия — и все сломает, потому что ударит непосредственно по чувствам. И возродится сакральная потребность в искусстве.

Это будет колоссальное воздействие, будут просто паломничества на премьеры. Очень хочется на это надеяться. Остается построить залы, собрать талантливых людей и осуществить грандиозный замысел.

— Дело не только в акустике. Нужны невидимые экраны, которые позволяют вам двигаться в пространстве и изменять пространство.

— Ну и Бог с ним. Выйдет, выпьет коньяку и будет долго ходить с изумленными глазами. Искусство уже может не утешать, а что-то преобразовывать.

Правда, существует огромная опасность, что такое искусство в состоянии управлять эмоциями и сознанием человека. Все в мире — колебания. Живет все, что колеблется. Душа тоже пульсирует. Значит, душами можно управлять, меняя их пульсацию. Но это запретная тема.

Досье БИЗНЕСа

Эдуард Артемьев, композитор, народный артист России

Родился: 30 ноября 1937 г. в г.Новосибирске, Россия.

Образование: Московское хоровое училище им.А.В.Свешникова (1955 г.), Московская государственная консерватория им.П.И.Чайковского (1960 г.).

Карьера: 1963 г. — написал первую музыку для кинематографа (совместно с Вано Мурадели к фильму “Мечте навстречу”); 1964-1985 гг. — старший преподаватель по классу инструментовки в Институте культуры; с 1966 г. — работал в первой в СССР студии электронной музыки (г.Москва); 1990 г. — основал и возглавил “Российскую ассоциацию электроакустической музыки”; автор двух опер, около 20 ораторий, кантат, сюит, автор музыки к более чем 30 спектаклям и 150 фильмам (“Солярис”, “Зеркало”, “Свой среди чужих, чужой среди своих”, “Раба любви”, “Сталкер”, “Сибириада”, “Родня”, “ТАСС уполномочен заявить”, “Курьер”, “Визит к Минотавру”, “Ближний круг”, “Лимита”, “Утомленные солнцем”, “Водитель для Веры”, “12”, “Щелкунчик и крысиный король”, “Дом”).

Награды и звания: лауреат четырех Государственных премий в области литературы и искусства (1988 г., 1993 г., 1995 г., 1999 г.), двух премий “Ника” (1995 г., 2000 г.), народный артист России (1999 г.).

Семейное положение: женат, есть сын и двое внуков.