Эдуард Артемьев: «Творчество – это смысл жизни»

01 Февраля 2011, №4

В разгар российского проката ленты А. Кончаловского «Щелкунчик и Крысиный король 3D» мы беседуем с композитором Эдуардом Артемьевым, создавшим оригинальную музыку к десяткам кинофильмов и спектаклей, но впервые – к музыкальному кино.

Досье

Эдуард Николаевич Артемьев: родился 30 ноября 1937 г. в Новосибирске. Советский и российский композитор, народный артист России, лауреат трех Государственных премий в области литературы и искусства, трех премий «Ника», премии «Святой Георгий» XXIII Московского международного кинофестиваля «За выдающийся вклад в мировой кинематограф». Эдуард Артемьев – один из первых, кто начал заниматься в нашей стране электронной музыкой.

– Чем работа над «Щелкунчиком» отличалась для вас от других?

– Это первый чисто музыкальный фильм, который я делал в своей жизни. Я никогда мюзиклом не занимался. А здесь Кончаловский сумел меня в это дело включить. Я не сразу согласился, потому что не хотелось остаток своих дней тратить на Чайковского – это большие физические и душевные затраты, но по старой дружбе я включился и делал, как мог. Кстати, много чему научился.

– Там есть ваш авторский материал?

– Конечно, много. Чистой музыки Чайковского там процентов 15, и то я приложил руку, чтоб переинструментовать, скроить. Остальное – музыка моя, иногда на темы Чайковского. Как Щедрин – Бизе (смеется), такая фантазия. То есть на темы Чайковского я сделал совершенно другую музыку.

– Вас устраивает то, что делается русский дубляж и мы не слышим оригинальных голосов?

– Ну, это не мое дело совершенно. Киркоров, например, молодец, не стал ничего выдумывать – поет точно, как Туртурро, «снял» до малейшей интонации. Важно, чтобы оригинальное звучание фильма не сильно отличалось в национальную сторону – и это удалось. Девочка наша хуже намного, американка – просто феноменальная. Доктор Альберт (имеется в виду Эйнштейн – прим. ред.) – Натан Лейн, это выдающийся гигант, с ним состязаться невозможно.

– Если говорить о музыке в кино – как вы объясните безумную популярность вашей темы из кинофильма «Свой среди чужих…»?

– Не знаю. Никакой гипотезы. Спустя столько лет – достало наконец­-то (смеется). Разве что телевидение играет роль – картина идет по телевидению регулярно!

– Бывает, что вы отказываетесь от работы над фильмом? Почему?

– Конечно, бывает, я не могу соглашаться на все, а мне пока еще предлагают. Во-­первых, отказываю из­-за возраста – я с молодыми не работаю.

– Принципиально?

– Принципиально. Не хочется тратить время на то, чтоб еще находить контакт. Были случаи, когда меня уговаривали. Последний раз работал с молодым человеком удачно: с Ильей Демичевым – фильм «Какраки». Я не хотел, но продюсер меня уговорил. Мы сразу нашли контакт – редчайший случай. Но в принципе я уже для себя решил, чтоб не перестраиваться. Важно качество сценария, жанр. Я не берусь по­-прежнему за мюзиклы, это совершенно не мое, «Щелкунчик» – единственное в моей практике. Комедии мне глубоко чужды. Ну, есть у меня какие-­то свои ограничения, где я чувствую себя не в своей тарелке, тогда отказываюсь.

– А что может стать весомым аргументом за и перевесить?

– Дважды я изменял правилу насчет возраста. В прошлом году американцы меня пригласили, неожиданно молодые люди, по 30 с небольшим лет. Один из них, Джэйми Брэдшоу, живя в Лос­-Анджелесе, собрал всю мою музыку, как­то меня заметил. И когда первый фильм свой делал, пригласил меня. Это было крайне удивительно! И сценарий чудный (один из авторов – Александр Дулерайн), а музыку мы записали на Мосфильме летом. Это независимое кино, но снятое в Лос-­Анджелесе. У фильма сложная судьба – жанр не определен: история детективная – раз, шпионский роман – два, плюс крушение Советского Союза, любовная история – сценарий мне очень понравился, с другой стороны, было лестно, что меня пригласили. Но это одна сторона дела – будь какая­-нибудь комедия, я б сразу отказался. А такие истории я люблю.

– Вы один из немногих, кому довелось поработать в пресловутом Голливуде. Каковы ощущения?

– У меня там девять картин. Это счастье – там работать. Условия – город фантастический… Климат… это, наверное, даже на первом месте. Вечное лето, что я обожаю!

– Хотя сами родились поздней осенью…

– Все равно я зиму ненавижу, я зимой пытаюсь из дома не выходить. Я сам из Сибири, к тому же еще из Новосибирска, но зиму терпеть не могу – чем дальше, тем больше. Я всё время хочу уехать зимой куда­-нибудь из Москвы в теплые края, но вся работа зимой получается. Я прирос к своему месту – у меня была попытка уехать, я же три года прожил в Лос-Анджелесе в начале 90­-х годов. Но супруга запротестовала, не смогла – здесь близкие. Но Лос-­Анджелес – мой любимый город. У меня их три: Лос-­Анджелес, Москва и Рязань, где я провел детство.

С другой стороны, когда я жил в Лос­-Анджелесе, Кончаловский го­во­рил, что это город очень опас­ный: масса людей в нем застряли и ничего не сделали. Там нет смены времен года, кажется, что ничего не происходит. А потом просыпаешься и понимаешь, что тебе 80 лет, а ничего не сделано.

– Каковы же особенности рабочего процесса за границей?

– Если там берут на работу – все делается для того, чтобы ты работал и ни на что не отвлекался. Все условия абсолютно: автомобили, шоферы, обеды, плюс редакторы.

– Не существует ли продюсерского давления?

– Существует, а как же, но это работа. Мне повезло – у меня бывали напряжения, но не было расставания из­-за разногласий. Я сделал там четыре картины с Кончаловским и пять – с американскими режиссерами.

– Вы сами как зритель успеваете смотреть кино?

– Нет, я не смотрю кино. Не хожу и не ходил никогда. Если кто­-нибудь мне настоятельно рекомендует из друзей: «Посмотри обязательно!» – возьму диск и посмотрю. Я с юности кино не смотрел.

– Написание музыки для кино сложнее, чем сочинительство само по себе?

– Под заказ труднее писать всегда, потому что приходится наступать себе на горло. Но есть плюсы – учишься работать «крупными мазками», как говорят художники, точно попадать в образ. Если попал и почувствовал, дальше легко идет. А когда не попадаю, начинаются мучения страшные. Но я думаю, что главная трудность в кино – это сроки. Композитору дается очень мало времени – месяц, а то и меньше. Надо выкладываться, я сутками работаю. Некоторые могут и три картину сразу делать, но это уже вопрос качества материала. Я могу сказать, что у меня легких картин никогда не было, мне так казалось. Потом фильм выходит, и думаешь: «Что я сидел, мучался?!». Леша Рыбников замечательно сказал, что в кино музыка должна быть не хорошая и не плохая – она должна попасть просто! Там может одна нота сработать колоссально. Вот весь секрет.

– В каких фильмах, на ваш взгляд, идеально сочетаются картинка и музыка за кадром?

– Для меня есть два  эталонных композитора – Эннио Морриконе и Джон Уильямс. Джон Уильямс оказал решающее влияние на современную киномузыку. Ему сейчас 80 лет, он до сих пор работает и пребывает в прекрасной форме. Я у него бывал на записях в Лос­-Анджелесе. Он взрастил систему, выдающийся человек: у него очень точная работа с кадром, настроением, движением в кадре, и по этой канве в основном и работают все. Сам он блистательный музыкант, автор музыки к «Индиане Джонсу», «Бэтмену» и множеству фильмов. А Морриконе просто гениальный мелодист, которому нет равных. Это две главных для меня фигуры, а дальше многие другие. Нино Рота – выдающийся композитор, но мне не по душе своими откровенными, нередко «сладкими» интонациями, кроме «Ромео и Джульетты».

– Что еще, кроме написания музыки, составляет вашу жизнь?

– Получается, что ничего. По телевизору смотрю только футбол и новости. На игру уже лет двадцать не ходил, а раньше – на «Динамо». Новости смотрю, потому что занимаюсь гимнастикой – под новости.

– Вы успеваете читать?

– На ночь читаю, да, всё время. Одно время не читал вообще ничего. Особенно художественная литература меня не интересовала, не хотел читать. А сейчас начал восстанавливать какие-то свои пробелы. Вот, качаю из Интернета в электронную книгу.

– Значит, пользуетесь техническими новинками?

– Конечно, я же занимаюсь музыкой и электроникой.

– Когда вы занимались электронной музыкой в самом начале, вы подозревали, что она станет настолько популярной?

– Да, я не только подозревал – был в этом уверен. Иначе бессмысленно этим заниматься. Я был настолько увлечен, поражен – совершенно феноменальное открытие нового мира. Кстати, я и в кино­то попал по электронному случаю, что называется. Меня пригласил Вано Мурадели, он писал музыку к одесскому фильму «Мечте навстречу» 1963­го года о путешествии на Марс. И кто­то ему сказал, что есть такой Артемьев, занимается электроникой, он разыскал меня и включил в соавторы, причем в титрах поставил меня первым – по алфавиту (смеется). Хотя в то время могли меня нанять в качестве «негра» и в титры не ставить, как часто делалось. Это первый мой фильм.

А потом был фильм Самсона Самсонова «Арена» 1967­го года – где я оказался по рекомендации друга, актера и режиссера Александра Орлова. Там была роль тапера, я в то время недурно играл, и меня взяли сниматься. Самсон попросил написать музыку для репетиций, его это заинтересовало, и в итоге я оказался на Мосфильме в тон­-студии.

– Позже электронная музыка стала набирать обороты в кино?

– Да. Кино связано с техникой неразрывно, и люди, которые работают в киноиндустрии, интересуются новыми технологиями. Электронная музыка была не признана в официозном музыкальном мире, но как прикладная сразу была схвачена – сначала в кино, ну а дальше пришлось признать, что она может быть не только прикладной.

– А театры сотрудничали с вами?

– Я в театре довольно много работал, сделал более 30 спектаклей, в основном в 60­е годы. Там была хорошая школа, может, потому кино так у меня и пошло. К спектаклям Кончаловского до сих пор пишу всю музыку, к «Дяде Ване» писал – так давно работаем, что понимаем друг друга с полуслова.

– Как вам кажется, каким будет музыкальный ландшафт в ближайшее время?

– У меня есть свои предположения не о музыке вообще, а музыке некоммерческой, которая ставит перед собой серьезные, скорее духовные задачи. Я думаю, что всё это придет к неким мистериям, синтезу нового искусства на стыке жанров. Техника сейчас достигла таких высот, что может дать любые выразительные средства для воплощения фантазии творцов. Нужно строить новые залы, в которых будет вся аппаратура. Надо, чтоб кто­-то вложился в это дело,
а никто не вкладывается, потому что нет предложений отчаянных авторов. И в этой мистерии важно участие публики, интерактивность, ощущение причастности. Может, надо от библейских историй начинать, дело за авторами.

– С чего вы начинаете день, кроме зарядки и новостей?

– Я днями не вылезаю из студии, сажусь писать. Иной жизни себе не представляю. И если лет до 50 я еще думал, что могу на самолете летать научиться, сейчас многое хочется успеть дописать.

– Получается, что творчество – это главное и сегодня для Эдуарда Артемьева?

– Это смысл жизни. Думаю, если не будет творчества, то и жизни не будет.

Беседовала Марина Мишина

Источник: AviaReview