Композитор Ким Брейтбург считает, что песни — удел молодых авторов и композитору нужно вовремя переключаться на другие жанры

Какой из ваших мюзиклов оказался наиболее трудоемким, о котором вы могли бы сказать, что это был материал “на сопротивление”?

— Я думаю, что немного слукавлю, если скажу, что во время работы над мюзиклом “Леонардо” очень сильно погружался в эпоху Леонардо да Винчи. Все-таки в моих работах очень силен элемент стилизации, игры… Какие-то итальянские мотивы той эпохи там, безусловно, есть. Так же как и в “Голубой камее” есть русские мотивы, интонационный русский строй, романсовое начало. Определенный стилистический посыл есть и в “Джейн Эйр”: кельтские, английские мотивы, волынка, наличие неких тембровых особенностей. И не только тембровых. Мне интересно писать разную музыку.

Мюзикл — очень демократичный жанр, рассчитанный на восприятие представителями разных социальных групп. Он адресован прежде всего эмоциональной сфере жизни человека. В свое время мы вместе с моей женой Валерией перелопатили много литературы, просили что-то переводить нам. Изучали природу этого жанра очень серьезно. Мы и сейчас продолжаем активно интересоваться принципами постановки и историей мюзикла. Его родоначальники, конечно, американцы.

“Дубровский” Кима Брейтбурга предлагает неожиданный взгляд на хрестоматийную повесть Александра Пушкина.

ФОТО ВИТАЛИЯ ГИЛЯ

— Говорят, в России мюзикл не прижи­вается…

— Надо четко понимать, про какой мюзикл идет речь. Какой мюзикл не приживается в России? Не приживается как раз американский, его переносы и лицензионные аналоги. “Чикаго”, например. Нам не близки сюжеты, мелодический язык. Американская музыка построена на других канонах, она уходит корнями в американский джаз, в афроамериканскую музыкальную культуру. “Кабаре” или “Чикаго” композитора Джона Кандера не всегда резонируют с широкой аудиторией в наших странах. Да и в США многие мюзиклы американских авторов стали популярны не сразу, а после определенного времени. У нас большей популярностью пользуются французские произведения, потому что их мелодический язык схож с нашим. К примеру, мюзикл “Красавица и чудовище” пользовался большой популярностью. А еще это сказка, и музыка в ней мелодичная и довольная простая. А вот американская “Золушка” композитора Ричарда Роджерса в Москве, можно сказать, провалилась.

— В Москве ведь работает и целый театр мюзикла под руководством Михаила Швыдкого. Он идет каким-то своим путем?

— Да, они по-видимому ищут свой путь, и я пока не совсем понимаю концепцию этого театра. “Преступление и наказание” Эдуарда Артемьева — очень сложная музыка. В то же время там в репертуаре есть спектакль “Жизнь прекрасна!” и оперетта Имре Кальмана “Принцесса цирка”. По-моему, этот театр еще находится в поиске. Я как продюсер действовал бы в целом более осторожно: шел от простых форм к сложным, эволюционным путем. Но в России все так делается — жестким революционным путем: жанр еще как следует не привился, а тут сразу такие сложные произведения, как “Преступление и наказание”. Мы забываем, что и в Англии, и в США это был очень медленный процесс — история мюзикла там насчитывает более ста лет. Первые примитивные мюзиклы появились у них во второй половине XIX века.

Мюзикл “Голубая камея” много лет с успехом шел на сцене Музыкального театра

MUSICALTHEATRE.BY

Если копать еще глубже, нельзя не сказать и о разнице театральных школ, традиций. У нас в основе — театр переживания, на Западе, в частности на Бродвее, — театр представления. Потому что они играют каждый день, это настоящий конвейер, и если артист каждый день будет свою роль по-настоящему проживать, реально будоражить свою эмоциональную память и применять принцип «я в предлагаемых обстоятельствах», то, по-моему, все это закончится психушкой. Выкладываться так каждый день невозможно. Но когда смотришь на работу бродвейских актеров, возникает ощущение полной творческой самоотдачи, как будто они работают в первый и последний раз. Очень выразительная актерская игра и энергетика.

По-настоящему прибыльными на Бродвее становятся 5% всех театральных проектов. Многие шоу просто становятся более-менее рентабельными и выходят, что называется, “в ноль”. Сейчас я читаю только что вышедшую в свет на русском языке книгу известного композитора Эндрю Ллойда Уэббера “Снимая маску”, очень много полезных вещей почерпнул для себя.

— Вот кто для вас, оказывается, эталон.

— Я не сказал бы, что эталон. Но человек он, безусловно, интересный. Ему всю жизнь сопутствовали как грандиозные успехи, так и грандиозные провалы.

— О провалах мы, наверное, знаем меньше…

— А их у него тоже было достаточно. Но Уэббер сумел из всей своей деятельности сделать большой бизнес. Эндрю Ллойд Уэббер не только талантливый композитор, но и талантливый бизнесмен. “Призрак оперы” останется, на мой взгляд, в истории музыки навсегда. Он идет на Бродвее уже тридцать лет, состоялось более 12 тысяч представлений! Не знаю, ­будет ли в будущем в такой же степени восстребована его знаменитая рок-опера “Иисус Христос — супер­звезда”…

Уэббера много ругали за клише, за поп-мелодии, иногда — за форму. К нему было много претензий, и в какой-то момент он занервничал. Его отец тоже писал музыку и, говорят, даже ревновал сына к успеху. История музыки знает такие случаи… Вот “Женщина в белом” у него получилась не очень удачной. Спектакль не стал популярным у публики, не был воспринят музыкальной критикой. Я думаю, Уэббер всегда хотел оценки своего творчества как большого композитора — как Прокофьева или Шостаковича, которых он, кстати, очень любил. Уэббер упоминает в своей книге Прокофьева, а Шостакович, когда Уэббер был еще молодым парнем, приходил на показ “Иисуса Христа…” в Лондоне. И тут версии в разных источниках расходятся. По нашим источникам, Дмитрий Дмитриевич сказал приблизительно следующее: “Наверное, в музыке можно двигаться и таким путем”. А сам Уэббер утверждает, что Шостакович сказал что-то вроде: “Я бы хотел быть автором этого произведения”. Чувствуете разницу?

pepel@sb.by